МО: Ну, она подарила мне мою первую гитару. Акустическую, классическую гитару.
Q: Когда?
МО: Ну, я был ребёнком…
Q: Сколько тебе было?
МО: Ну, я был совсем маленьким… мне было, может, лет 7-8.
Q: А почему она подарила её тебе?
МО: Потому что я любил музыку — я слушал хэви-металл. Она сама играла на гитаре и пела. Она вообще была очень творческой натурой — рисовала, писала стихи и занималась музыкой. Я любил хэви-металл, и она дала мне эту гитару, чтобы я мог развить в себе интерес к музыке.
Q: А он у тебя был?
МО: Да. Она считала, что у меня есть талант. Потому что никто в нашей семье не интересовался музыкой, кроме неё и меня. И она решила мне помочь — подарила мне эту классическую гитару Levin и две книги с песнями. Одну книжку с аккордами и другую книжку с аккордами.
Q: И что там были за песни?
МО: Ну, всякие детские песенки. Но там также была House of the Rising Sun, несколько песен The Beatles. Там были схемы аккордов с точками, нарисованными на грифе. И я подбирал их, ставил пальцы: пррум! И это мне очень помогло.
Q: Какие песни из этих книжек ты выучил?
МО: Я разучивал как можно больше. Как правило, те песни, которые я где-то слышал.
Q: А какие песни тебе нравилось играть больше всего?
МО: House of the Rising Sun мне нравилась. Потому что она была простой: тун-дурун-тын-дын-дын… да, она мне очень нравилась.
Q: Первым альбомом, который ты купил, был The Number of the Beast Iron Maiden. Почему?
МО: Обложка. Ты просто глянь на обложку, парень. Ну, к тому же, я уже слышал об Iron Maiden на тот момент. Со мной на одной улице жили ребята постарше — лет на 5-6 — и они все были металлистами.
Q: Почему?
МО: Тогда в Швеции было повальное увлечение металлом. Ты либо слушал металл, либо слушал синти-поп вроде Thompson Twins.
Q: Это было начало 80-х?
МО: Да, начало 80-х. Они давали мне разные записи, переписывали их мне. Меня это очень впечатляло, потому что это было круто. В общем, я уже слышал про Iron Maiden. Кажется, это был мой день рождения, у меня было немного денег. Мы с отцом пошли в книжный магазин, который был в центре нашего города, там продавались пластинки. Я купил The Number of the Beast и тогда меня по-настоящему зацепил металл.
Q: Расскажи о том, как тебя впечатлила запись Mefisto The Puzzle.
МО: The Puzzle… да, вам надо послушать её, чтобы понять. Они записали это демо в 1986-ом, когда я вовсю тащился от хэви-металла. Моей любимой группой были Scorpions. Deep Purple, Judas Priest, Maiden и всё такое… Ингви Мальмстин. У меня был один приятель — первый вокалист Opeth, между прочим — он увлекался более экстремальной музыкой типа Hellhammer, Necrophagia. Таких групп было полно тогда… может, чуть позже. Он дал мне послушать демо Mefisto. Я тогда уже слышал Celtic Frost и считал, что они просто мусор, что они не умеют играть. Потому что там не было приятных мелодий, они не могли петь и всё такое. Я считал, что Venom — полное дерьмо. Но когда я услышал Mefisto… их гитарист умел играть, там было много классических фишек, необычных аккордов. Это был классный гитарист. У них был грязный вокал, но он был очень ритмичный, агрессивный. Вот именно тогда я проникся такого рода вокалом, понял, что он позволяет перейти на новый уровень выражения агрессии. В общем, я просто зафанател от них. А через пару лет появились Entombed, Morbid Angel и всё такое. Я полюбил и их.
Q: Перед Opeth у тебя была группа Eruption. Насколько хороша была песня Eruption Abandoned Life — первая песня, которую ты написал?
МО: Насколько хороша? Ха-ха. Тын-дыгын-дыгын-ды… хах, да. Помню, поначалу там была такая барабанная партия: ту-к-ту-к-ту-к… а, нет, вот такая: та-ту-та-ту-та-ту — типа того. И я подумал: Отлично, мы самая скоростная группа в мире. Там были ещё партии в духе дум-металла. Но мы тогда только учились играть, риффы были очень простые. Помню, я был поражён, когда сыграл своё первое гитарное соло. Поражён тем, что я играю соло, а оно ложится на аккорды! Я играю не то же самое, что играет другой гитарист, но то, что играю, звучит круто вместе с тем, что играет он! Я был в восторге. Сейчас я думаю, что те песни были… ну, они были дерьмом, ха-ха!
Q: Полным дерьмом или всё-таки в них было что-то стоящее?
МО: Ну, это были очень, очень простые песни. Не думаю, что поклонникам Opeth они бы понравились. Но это был конец 80-х. Если вы интересуетесь историей этой группы, то вам может быть интересно, с чего мы начинали. У нас были свои песни, мы также играли каверы на The Misfits и всё остальное, что нам было по зубам. Песни Sabbath, опять же. Всё, что мы могли сыграть. Импровизировали с грайндкором, например. Просто: трррррррррррррр! Просто чесали что попало. Однажды мы даже играли грайндкор на концерте.
Q: И что из этого вышло?
МО: Самый ужасный шум, который вам только доводилось слышать.
Q: Расскажи о записи Orchid.
МО: Orchid — наш первый альбом. Мы никогда прежде не работали в студии, потому что никогда не записывали демо. Записывались мы в маленькой деревушке под названием Финспонг, где располагалась студия Unisound. Это был приятный опыт, мы сделали всё за 12 дней, включая сведение. А ведь это длинный альбом — почти 65 минут звучания. Там довольно сложные песни, так что записать и свести его за 12 дней было безумием.
Q: А как ты сейчас относишься к тем песням?
МО: Некоторые из тех песен уходят корнями в самые первые дни существования Opeth. Некоторые из них мы записали в 1994-ом, хотя начали писать ещё 1990-1991 годах. Мы были готовы к записи, мы уже нашли свой звук на тот момент. Мы были уверены в себе, в своей музыке, в том, что собираемся делать дальше. Мы легко записались, потому что все эти песни мы репетировали на протяжении нескольких лет. Записывать их было очень легко, поэтому мы всё сделали так быстро. Мы хорошо провели время, это было интересным занятием. Когда альбом вышел, думаю, не все сразу поняли, чего ожидать от этой группы, потому что музыка была довольно необычной для того времени. Мы были подписаны на небольшой лейбл Candlelight Records. Мы возлагали большие надежды на него, но в итоге ничего не вышло. У альбома не было особо больших тиражей, мы не гастролировали. Morningrise мы записали только через два года, потому что выход первого альбома был отложен до 1995-го. Morningrise мы тоже записывали в Unisound, но к тому времени студия уже переехала в городок Оребро. Там мы, кстати, записали наш новый альбом, правда, в другой студии. На тот момент у нас уже был постоянный коллектив. Наш басист записывал первый альбом в качестве сессионного музыканта, но когда мы начали запись Morningrise, он уже был членом группы. Мы были очень претенциозны — притащили в студию лютню. И много играли в шахматы.
Q: Шахматы?
МО: Да, мы считали себя большими интеллектуалами. Я читал стихи и… понятия не имею, чего мы хотели этим добиться. Думаю, мы просто хотели отличаться от остальных.
Q: Вы на самом деле отличались или только хотели этого?
МО: Нет, мы действительно отличались. Мы всегда были другими. Поэтому мне не стыдно говорить о нашей претенциозности. Мы были уникальны. Но мы были высокомерны.
Q: А что ты сейчас думаешь о тех песнях?
МО: Дай-ка вспомню… некоторые были совсем старыми. Длинная песня — Black Rose Immortal — она идёт целых 20 минут. Мы работали над ней много лет и изначально планировали включить в первый альбом, но она тогда была ещё не закончена. В итоге мы записали её на Morningrise и она стала классической вещью для поклонников. Но я думаю, это только из-за того, что она такая длинная. На каждом нашем концерте кто-то кричит, требуя сыграть эту песню. Но на этом альбоме также есть песня To Bid You Farewell — это наша первая баллада, песня без гроула. Она положила начало тому, что появилось позже. Я стал больше экспериментировать со своим чистым голосом. Там есть хорошие вещи.
Q: Тебе было непривычно петь чистым голосом?
МО: Нет, я и до этого пел. На первом альбоме были места, которые я пел чистым голосом. Но там не было целых песен без гроула.
Q: Ты колебался, когда включал такую мягкую песню в металлический альбом или это не было для тебя проблемой?
МО: Нет, это не было проблемой. Думаю, это было перспективно. Мы всегда стремились включать в нашу музыку элементы творчества своих любимых групп. Мы выросли на тяжёлой музыке, и я любил скриминг, но мне нужна была возможность делать со своим вокалом всё, что я захочу. Я использовал свой вокал в качестве инструмента, я хотел петь чистым голосом, делать всякие штуки типа хора. В общем, это было интересно, и эта песня наделала немало шума, потому что была такой мягкой. Но её полюбили. Я написал текст этой песни, когда от меня ушла девушка, ха-ха, это была песня о любви! Это было необычно для нас. Мы были подписаны на блэк-металлический лейбл, а играли такой эмоциональный материал… привносили эмоции из обычной жизни в свою музыку. Но это было круто. Когда мы начали работу над третьим альбомом, я был на взводе. Первые два альбома были полны гитарных гармоний в духе Iron Maiden и Thin Lizzy — тогда все играли так. Я был сыт по горло такой музыкой. Я просто плюнул на эту идею. Я устал от такой музыки, я хотел, чтобы мы двигались дальше. Я стал писать более риффовые вещи, основанные на необычных аккордах и аккордовых последовательностях. Мы просто хотели развиваться. Но потом мы решили уволить басиста. Мы его уволили, а вскоре от нас ушёл барабанщик. Неожиданно в группе остались только мы с Петером. У нас уже была арендована студия для записи, а в группе остались только два гитариста. Мы подумали: Чёрт, что же нам делать?. Песни были уже готовы, и это были классные песни. Мы развесили по всему Стокгольму объявления о поиске басиста и ударника. Были отзывы, но их было мало. Мы уже выпустили два альбома, так что были удивлены тем, что никто не хочет поработать с нами. В конце концов мы взяли в группу Мартина Лопеса и Мендеса. Оказалось, что они срывали все объявления, что им встречались.
Q: Да, они ведь были поклонниками Opeth.
МО: Да-да, они были нашими фанатами. Они приехали в Стокгольм из Уругвая, чтобы играть в металл-группе. В общем, сначала мы заполучили барабанщика, с которым мы и записали My Arms, Your Hearse — как трио. А Мендес присоединился к нам чуть позже, так что партии баса пришлось записывать мне. Помню, я был недоволен альбомом, когда мы закончили его. Я считал, что это дерьмо.
Q: Почему?
МО: Не знаю, понятия не имею. Он просто не оправдал моих ожиданий. Но спустя некоторое время я его полюбил, и теперь это один из моих любимых альбомов Opeth.
Q: Это странно.
МО: Да, странно. Мы тогда начали делать что-то новое, это была новая эра для группы.
Q: А что именно обновилось?
МО: Ну, я стал больше работать с текстами — это был наш первый концептуальный альбом. Мне очень нравилась его концепция — это был такой ужастик о призраке. Песни сильно отличались от ранних — был чётко виден прогресс по сравнению с тем, что мы играли раньше. Сначала мы делали то, что делали все остальные группы — играли эти двухгитарные гармонии. А потом мы решили перейти к чему-то другому. И это открыло новую эру для нас. Так что этот альбом, а также последующие Still Life и Blackwater Park связаны друг с другом. Это был наш последний альбом на Candlelight Records, и затем мы подписались на Peaceville Records, на котором и выпустили нашу четвёртую пластинку, Still Life. И там у нас наконец-то был полноценный состав — Мендес стал членом группы. В этом составе мы играем до сих пор. Мы записали альбом для Peaceville в 1999-ом. Я был очень воодушевлён, потому что Peaceville был одним из лейблов, которые содержали наши любимые группы вроде Paradise Lost, My Dying Bride, Darkthrone. Мы были очень рады, что попали туда, но в итоге опять ничего не изменилось. Когда мы выпустили альбом, оказалось, что по какому-то контракту Peaceville передают нас лейблу Music for Nations. В общем, неожиданно мы перешли на Music for Nations, что в конечном счёте привело нас к успеху. После выхода Blackwater Park ситуация наконец-то начала меняться.
Q: А что общего у Still Life и Blackwater Park в плане музыки?
МО: Они очень похожи. Они довольно разные, но оба написаны в одном… стиле, что ли. Это не очень подходящее слово. Но они как-то связаны, в общем.
Q: Так же и с My Arms, Your Hearse?
МО: Да, верно. Мы к тому времени были более искушёнными, набили руку в этом деле. Мы стали лучше как музыканты, я стал лучше как певец. И мне бы хотелось думать, что я стал лучше как композитор.
Q: А как вы пришли к этому? Сказался опыт работы?
МО: Думаю, да. К тому времени я был полноценным музыкантом, меня уже не интересовало ничего, кроме музыки. Всё время я проводил за написанием песен. Это был очень продуктивный период для меня.
Q: Может, потому что у вас было не так много концертов?
МО: Да, мы мало выступали. Настоящие гастроли у нас начались только после Blackwater Park. Мы гастролировали по Европе, затем было наше первое турне по Америке. Мы увидели, что люди любят нас, и подумали: Ого, мы здесь популярны, надо продолжать заниматься этим.
Q: У тебя были мысли вроде Вот это да, я шесть лет писал музыку, и вот, наконец-то, я понял, что это всё не зря или ты просто продолжал заниматься любимым делом?
МО: Понимаешь, никто не указывал мне, что делать.
Q: А для тебя важно было чужое мнение?
МО: Нет, меня никогда не интересовало, что обо мне думают окружающие. По крайней мере, я бы точно не стал ничего менять, основываясь на чьём-то мнении. Мы всегда занимались только тем, что нравится нам самим. Важна была только та музыка, которую мы сами хотели играть. А наши поклонники, положительные отзывы критиков и всё такое — это просто приятное дополнение для нас.
Q: А что если бы вы получили отрицательные отзывы?
МО: У нас были отрицательные отзывы. И есть до сих пор. Да, конечно, у нас их не так много, но всё равно. Но я не могу с ними согласиться. Если о нас плохо отзываются, я начинаю психовать: Какого хрена? Вы ничего не понимаете. И мы постепенно превращаемся в группу, которую либо любят, либо ненавидят. А я… я очень трепетно отношусь к своей музыке. Это уже хорошо, что наша музыка пробуждает какие-то чувства. Любовь или ненависть — не важно. Правда, в большинстве случаев появляется только любовь, почти обожание. Я очень рад этому, но это не изменит нас, не изменит нашего отношения к музыке.
Q: Ясно. А Deliverance и Damnation тоже как-то связаны, верно?
МО: Да, мы записали их одновременно. Это было моё решение. Blackwater Park был очень успешным альбомом, это был настоящий прорыв для нас. Думаю, многие ожидали, что мы запишем ещё один такой же альбом, ничего не меняя. Но я этого не хотел. Я хотел удивить людей, выдать что-то, чего они не ожидают. И мы сделали два альбома. Первый — очень тяжёлый, труднодоступный для восприятия. И второй — мягкий, основанный на простых песенных формах. Интересно, как тяжело нам далась их запись. Временами я думал, что мы зря взялись за это. После Still Life мы записывали альбомы без репетиций. В этот раз у меня даже не были закончены песни. Мы пришли в студию записывать два альбома, а у меня не было ни одной законченной песни.
Q: Ты доделывал их в студии?
МО: Да. И ни одной репетиции. Так что ночью я писал музыку, а днём мы её записывали. Мы постоянно переключались от одного альбома к другому, записывая всё кусками.
Q: Выходит, у тебя лучше получается писать, когда на тебя давят обстоятельства?
МО: Похоже, что да. Потому что именно так я и работал над последними альбомами.
Q: Но не над последним, верно?
МО: Верно. Всё из-за того эксперимента с Deliverance и Damnation. Это было ужасно. Я был измотан, группа была на последнем издыхании, мы выбрали студию, в которой ничего не работало, там была куча технических проблем, звукоинженер постоянно был пьян. Сжатые сроки, урезанный бюджет… мы чувствовали себя узниками в сраной тюрьме. В студии не было окон, а на дворе стояло самое жаркое, самое классное шведское лето за последние три тысячи лет. Там было одно крошечное окно, в которое можно было шептать, схватившись за решётки: Выпустите меня отсюда. И я без конца работал. После завершения альбомов я был духовно и физически истощён. Меня всё достало, я ходил к врачу, постоянно был раздражён, не мог заснуть. Мне казалось, что это конец. Думаю, у меня просто с головой стало не всё в порядке.
Q: У тебя было недосыпание? Обычно крыша едет, когда ты утомлён и не можешь заснуть.
МО: Да, именно. Я всё перепробовал, но ничего не помогало. Это была полная жопа. Потом вышел Deliverance… это очень хороший альбом, но он мог быть лучше. А вот Damnation просто прекрасен, я обожаю его. Но у меня слишком много неприятных воспоминаний об их записи. Deliverance и Damnation омрачены этими неприятными воспоминаниями. А потом лейбл Music for Nations закрылся, потому что BMG купили компанию Zomba, которой принадлежал Music for Nations. Все группы оказались на улице, а лейбла вообще не стало. Так что мы подписались на Roadrunner, голландский лейбл. Правда, мы подписали контракт с его американским отделением — мы были первой европейской группой, которая сделала это. Но этот контракт распространяется на все мировые отделения компании. Записали альбом в студии Fascination Street, что в Оребро — том же городе, где мы записали Morningrise. И в этот раз я решил ничего не упускать, сделать всё без единого шва. Это альбом без изъянов.
Q: Поэтому ты написал все песни до записи?
МО: Точно. Все песни были записаны заранее, у нас было три недели репетиций. Это позволило мне кое-что переписать, изменить аранжировки, изменить целые песни.
Q: Какие песни, например?
МО: The Grand Conjuration была совершенной другой. Она меня бесила, потому что была слишком сложной для исполнения. Она плохо звучала на репетиции. Ночью после репетиции я полностью переделал её и на следующий день сказал: Забудьте о том, что мы играли вчера, вот новая песня. И представил им The Grand Conjuration. Если бы мы записывали альбом в тех же условиях, что и Deliverance с Damnation, эта песня была бы не так хороша. Потому что когда ты записываешься под давлением, особенно, под таким сильным давлением, как в случае с Deliverance и Damnation, ты просто используешь всё, что у тебя есть, чтобы сделать хоть что-то. Ты не можешь прочувствовать музыку до тех пор, пока не услышишь окончательный вариант. Но в этот раз я был уверен в музыке. Я слышал песни, мы их играли. Именно поэтому альбом и получился таким, мать его, классным.
Q: Почему ты назвал его Ghost Reveries? Почему ты выбрал это название?
МО: Потому что оно крутое. Ха-ха!
Q: У тебя было два варианта, да?
МО: Ghost Letters и Ghost Reveries, да. Ghost Reveries звучит шикарно, это классическое название. Это одна из важных вещей для меня. Когда ты читаешь в журнале, что твоя любимая группа скоро выпускает новый альбом под названием Piece of Mind, ты думаешь: Да, это круто. Это неясное название с неясным значением, но оно чётко связано с концепцией альбома. Это альбом об оккультизме — классическая для дэт-металла тема. Название Ghost Reveries можно трактовать как мысли Святого Духа или мечты Святого Духа, фантазии… у этого названия может быть много значений, его легко связать с любой концепцией, которая только придёт тебе в голову.
Q: А почему ты выбрал именно эту концепцию?
МО: Я посчитал, что мне, как взрослому человеку — мне уже 31 год, — будет интересно вернуться к той теме, о которой я писал в 15-16 лет. Это был шанс для поиска души… может, не поиска души — я не верующий… но это более интересно, умно, красиво и менее глупо, чем то, чем я занимался в 15 лет.
Q: И что ты открыл для себя?
МО: Именно это. Думаю, некоторые из этих стихов — лучшие в моей карьере. Хотя многих расстроило, что я написал песни на эту тему. Они не хотят верить, что я сатанист или что-то вроде того. А я действительно не сатанист. Просто это по-настоящему интересная тема — как я уже сказал, это классика для дэт-металла. Я отчаянно искал, о чём писать.
Q: Что интересного в Сатане, в этой теме?
МО: Ну, альбом не о Сатане как таковом. Я думаю, сам феномен этой веры очень интересен. По-моему, каждому, независимо от веры, интересна тёмная сторона вещей. Люди не отворачиваются от чего-то ужасного, потому что хотят это видеть. Если мы видим, как кто-то споткнулся и упал, мы хотим увидеть кровь. Религия… я не религиозный человек, но, думаю, всем интересно то, о чём они не так много знают. Запретный плод сладок — всем интересно то, о чём не принято говорить, что покрыто завесой тайны. Думаю, всем это так или иначе интересно.
Q: А ты не думаешь, что такой интерес к этому может захватить тебя и ты уверуешь в это?
МО: Вполне возможно! Точно так же можно стать христианином или последователем любой другой религии.
Q: Как тебе удалось остаться в стороне от этого? Ты же писал об этом, полностью погрузился в эту тему.
МО: Нет-нет, я уже давно нашёл себя, свою жизнь. У меня в душе нет дыр, которые мне нужно заполнять. Поэтому я просто писал о том, что мне интересно. Смерть — это то, о чём я писал долгие годы. Человеческие чувства, особенно, ненависть и любовь — это вечная тема, она всегда вдохновляет. Я хотел вернуться в своё детство и написать то же самое, но несколько иначе. Поэтому я и выбрал эту противоречивую тему. Но это чертовски интересно, на самом деле. В результате у меня получились очень неплохие стихи.
Q: Ты сказал, что некоторые из этих стихов — лучшие в твоей карьере. Какие именно? Какой песней ты по-настоящему гордишься как поэт?
МО: Ну, одна из таких песен — The Baying of the Hounds. Большая её часть — описание Дьявола. Это не сразу понятно… обычный человек сочтёт эти стихи злыми, негативными, но когда их произносит персонаж этой истории, трудно понять, плохим или хорошим он считает Дьявола. Тут всё зависит от твоего мнения. Это не просто тупой текст о Сатане. Это текст об извращённой вере, о безумии, которое гложет главного героя. Это текст с очень негативной атмосферой, но, думаю, в него заложены чувства, которые есть у каждого. Каждый человек в той или иной степени мизантроп. И я — самый главный, ха-ха-ха!
Q: После записи Deliverance и Damnation ты был подавлен, тебе было плохо. Как ты себя чувствуешь сейчас?
МО: Гораздо лучше. Я в хорошей форме. Я доволен группой, доволен нашим успехом, успехом нового альбома, доволен остальными ребятами в группе, доволен своей личной жизнью, потому что у меня теперь есть дочь.
Q: Ей уже один год, да?
МО: Буквально вчера ей исполнился год, да! Она как раз была со мной в Париже. Жена и тёща тоже были со мной.
Q: Любишь свою тёщу?
МО: Да, конечно.
Q: Просто многие…
МО: Да, это классическая штука, ха-ха! Но у меня хорошие отношения с ней. В общем, моя личная жизнь сейчас прекрасна. Я многое понял с тех пор, как у меня родилась дочь.
Q: Что в первую очередь?
МО: Тому, как эгоистичен я был до этого. Я, вроде бы, всегда был очень понимающим человеком, всегда заботился о своих близких, но когда у тебя рождается ребёнок, ты познаёшь совершенно новые чувства, которых ты не испытывал никогда прежде. Я понял, что был эгоистичен, хотел стать лучше во всём, зацикливаясь на себе. Я же говорю, я никогда не считал себя эгоистичным до рождения дочери.
Q: Раньше ты занимался только музыкой, верно?
МО: Да. А теперь у меня появилось нечто более важное. Если моя дочь сейчас заболеет, я брошу всё без раздумий и помчусь к ней. Если кто-то спросит, почему, я просто надеру ему задницу. В этом вся моя жизнь.
Q: У меня остался только один вопрос, который я забыл задать. Он о новом альбоме. Вы теперь работаете с клавишником Пером Вибергом. Насколько важны клавишные в этом альбоме?
МО: Очень важны. Это было новой игрушкой для меня во время написания песен. Он удивительный, необыкновенно классный клавишник, великолепный музыкант. Он может писать песни, играть на гитаре, петь… его влияние на этом альбоме просто огромно. Альбом, конечно, не основан на клавишных, но он дал мне возможность писать музыку иначе.
Q: Больше ориентироваться на мелодии?
МО: Да, на мелодии. Но он чудесно играет и ритм на клавишных. Потому что он настоящий музыкант, а не просто какой-то парень с улицы, который тупо давит мощные аккорды и делает всё пафосным. Он играет очень музыкально. И это очень заметно на самом альбоме. Этого я и хотел. Я долгие годы уговаривал его присоединиться к нашей группе. Он гастролировал с нами, а я постоянно спрашивал: Когда ты станешь членом группы? Ну когда же?. Он всё не решался, сомневался. Он играет в одной шведской блюзовой группе, а также в Spiritual Beggars. Думаю, он повлиял на этот альбом гораздо больше, чем он сам думает. Но он играет очень тонко, а не просто БАМ-БАМ-БАМ. Его слышно только тогда, когда это нужно.
Q: Спасибо!
МО: Тебе спасибо!
- Faceculture — https://www.youtube.com/watch?v=Zb25ZBt-rs8
